Богданов закончил рассказ и вопросительно посмотрел на Сергея Борисовича, ожидая комментариев.
Скрипнула дверь, и Борис Мельниченко, румяный как дед Мороз, ввалился в комнату, впустив за собой холодный воздух. Фыркая и ежась, бывший сержант срочной службы сразу подсел к буржуйке, отогревая замерзшие пальцы. Похоже, будь его воля, он бы доху и в помещении не снимал.
— ТТ-уха. А ты пользоваться-то умеешь, родной? — И навел его на несостоявшегося убийцу.
На этот раз Данилов и не думал смеяться. Он молча слушал, застыв с кружкой, поднесенной ко рту.
Мимо проплыл, держась за кусок фанерки, черный комок. К счастью, она поняла, что это, когда он уже скрылся из виду.
Саша не знал, почему не убил себя, дойдя до цели. Такая вот слепая и неразделенная «любовь к жизни», описанная в одноименном рассказе алкоголиком-самоубийцей. Там у Джека Лондона тоже был голодный и истощенный, умирающий человек, который упрямо шел вперед, а когда не мог идти — полз как червь, но все же двигался к намеченной цели. Без надежды на спасение, без веры, а лишь потому, что не мог противостоять слепому инстинкту, который не спрашивает, хочешь ты или нет. Который просто говорит: «надо», и ты понимаешь, что спорить с ним бесполезно.