Телефоны проверил, остановившись перекусить у поворота на Сиреневый бульвар. От Томки сообщений не было, ее телефон не прозванивался. Сообщение от Жоры оказалось длинным.
– Смотри! – погрозил Павел ей пальцем. – Окажусь армянином – заставлю учить армянский язык. Точно так же, как теперь учу твой.
Это уже потом Павел понял, что, как бы Дюков ни старался натянуть на плейбойскую голову шутовской колпак, он никогда не говорит попусту, а тогда только рассмеялся и предложил самозваному умельцу покрасить потолок у него в кладовой, и если он сделает это хорошо, то получит в заказ всю квартиру.
Не срасталось. Не складывалось. Более того, чувство беды, которое последние несколько часов, с того самого момента, когда он выскочил из-под автоподъемника, не оставляло его, теперь уже словно выползало невидимыми корнями из прошлого. Угадать бы еще, из какого прошлого. Но забилось оно, запульсировало у него в висках в четырнадцать двадцать две. Забилось и не отставало. Не так, как месяц назад на автотрассе, когда с первого мгновения аварии он почувствовал освобождение и легкость, пусть они и мешались с дрожью в коленях, а непрерывно и утомительно. Невидимый метроном продолжал отстукивать в затылке, зуммер гудел в суставах и висках, словно взрыв мастерской был не бедой, а лишь ее предвестием. Уши звенели, камень в пальцах ослаб, словно провалился в сердце.
Павел навел на Дюкова тор и нажал на спуск, и еще раз. Ничего не произошло.
– Блинчиков я хочу, – зло бросил Павел и пододвинул к себе тарелку. – И я знаю, что они сделаны из черт знает чего и к тому же разогреты не один раз. Но это мне не мешает!