На их лицах, преисполненных благородного негодования, впервые промелькнул интерес. Герберт Страстный даже подался чуть вперед, начиная вслушиваться в мои слова.
– Не все, – ответил я и бросил ему остальную часть гуся.
– Сто лет? Я занимаюсь эти триста пятьдесят, но не разобрал и десятой части…
Я на миг отпустил одну руку, выхватил из-за пояса нож и с силой вонзил ему под левую грудь, волнующе и даже волнительно вздымающуюся.
– Я тоже тебя люблю, – ответил я задушенным голосом, – только слезь с меня… И тебя, Зайчик, люблю!
Между горами распахнулся провал. Солнце светит почти прямо, видно, как долго вниз идут прямые стены, но тонут сперва в полумраке, а затем в кромешной тьме.