— Господи, я полагаю… я полагаю, это Питер Китинг.
— Об идеале, которого, говорят, не существует?
— Потому что люблю эту землю. И больше ничего так не люблю. Мне не нравится форма предметов на этой земле. Я хочу эту форму изменить.
— Ты мне противен. Неужели ты не можешь принять грубую правду? Нет, ты хочешь, чтобы её подсластили. Вот почему я предпочитаю Гэса Уэбба. У него-то нет никаких иллюзий.
Питер Китинг выглядел очень свежо, будто прекрасно выспался. Он со студенческим задором взобрался на возвышение, где находилось свидетельское место, без надобности раскачивая плечами. Он поклялся говорить только правду и весело ответил на первые вопросы. Его манера сидеть на свидетельском кресле выглядела странно: он с развязной непринуждённостью выгнулся вбок, но ноги держал до нелепости прямо, тесно сдвинув колени. За всё время, пока давал показания, он так и не взглянул на Рорка.
Они миновали деревянное ограждение, оказавшись в джунглях обнажённых стальных конструкций того, что должно было стать домом Энрайта. Её высокие каблучки легко ступали по деревянным мосткам, она шла, чуть отклонившись назад, с беспечной и дерзкой элегантностью. Она останавливалась и смотрела на небо, забранное в стальные рамы, на небо, которое казалось ещё более высоким, чем обычно, как бы отброшенным вглубь громадными, устремлёнными вверх балками. Она смотрела на стальные клетки будущих этажей, на смелые углы, на невероятную сложность этой формы, рождающейся как простое, логическое целое, — обнажённый скелет с ещё воздушными стенами, обнажённый скелет в холодный зимний день, уже готовый ожить и обещающий уют, как дерево весной, покрывающееся первыми почками будущей зелени.