— Гейл, зачем ты мне всё это рассказываешь? Ведь тебе не хочется, чтобы я так думала о тебе.
Притихший зал был явно озадачен и насторожен. Когда раздавался смех, все тотчас с облегчением подключались, с радостью открывая для себя, что им весело. Жюль Фауглер не пытался что-то внушить зрителю, он просто дал понять — задолго до постановки и через множество намёков, — что всякий, кто не сможет оценить пьесу, — бездарный тупица. «Бесполезно просить пояснений, — сказал он. — Либо вы в состоянии понять эту пьесу, либо вам это не дано».
— После дома Энрайта? После здания Корда?
— Несомненно, — сказал Хэллер. — Только мне этого не понять. Я ведь ни разу в жизни не бывал абсолютно корректен.
— Мне это очень нравится. Как и тебе. Ты хочешь сам спроектировать дом для себя?
У Китинга мелькнула мысль, действительно ли он любит свою мать. Но она была его матерью, а по всеобщему убеждению, этот факт автоматически означал, что он её любит; и все чувства, которые он к ней испытывал, он привык считать любовью. Он не знал, почему обязан считаться с её мнением. Она была его матерью, и предполагалось, что это заменяет все «почему».