Через полчаса он отодвинул бумаги в сторону и улыбнулся Китингу.
Она сложила всё, что собиралась унести домой. Потом отправилась в кабинет к Скаррету. Она показала ему телеграмму, но оставила её у себя в руках.
— В общем так, Питер. Я тебе верю. Я знаю, что, говоря мне всё это, ты ничего не выигрываешь. Я знаю и больше того. Знаю, что ты не желаешь мне успеха, — ничего, я тебя не упрекаю. Я всегда это знал — ты не хочешь, чтобы я достиг всего того, что ты мне тут предлагаешь. И всё же ты вполне искренне толкаешь меня на то, чтобы я устремился за всем этим. А ты знаешь, что, если я приму твой совет, я достигну всего. И не любовь ко мне тобой движет. Иначе ты не был бы столь сердит — и напуган… Питер, чем я мешаю тебе в моём нынешнем состоянии?
— Вы так… так великодушны, дядя Эллсворт. Именно этого мне не хотелось говорить, но вы угадали. Я боюсь. Потому что… вы ведь сами только что сказали: будь сама собой. Я как раз этого и боюсь больше всего — быть собой. Потому что во мне много зла.
Китинг, тяжело шаркая ногами, прошёл по коридору, постучал в дверь и вошёл после ответа. Тухи стоял, задумчиво глядя ему вслед.
— Но, мистер Винанд, — запротестовал один из молодых редакторов, — его лица нельзя вспомнить.