Если он ничего не понял сейчас, шепнул ей ее страх, значит, он все поймет, когда мертвого Муркина обыщут. И Степан поймет. И Эдик. И буфетчица Зина, которая смотрит сейчас из окошка своего прицепа. И Валентин Петрович, который называет ее дочкой. Все.
Ну, началось! Теперь молоток пойдет стучать до самой ночи, пока раздолбанный в кровь висок не коснется прохладной подушки и боль не перетечет медленно из головы прямо в подушечью мякоть.
— Саш, ты чего? — спросил он и протянул руку, чтобы при попытке к бегству она не упала. — Да хрен с ним, с трупом этим, я даже жалею, что позвонил, ей-богу!
— Я на работе, — сказал он хрипло и махнул рукой замам и Саше, чтобы они оставили его одного. Разговаривать с Леночкой прилюдно он так и не научился. Замы задвигали стульями, загрохотали по хлипкому полу ботинками. Проскрипела фанерная дверца. Проскрипела и затихла, приглушив голоса и создав видимость уединения.
— А может, это Белова зажигалка? — предположил Чернов осторожно. — Он же тогда на выставку с тобой ездил.
— Я ее люблю, — сказал Чернов громко и ясно, — и мне наплевать на то, что она там натворила. Я ее люблю, и я ее прикрою. Ясно тебе?