— Гадость какая, — сказала Леночка про Киркорова. Где-то она слышала, что люди с тонким вкусом не слушают таких исполнителей, как он. — Степ, выключи.
— Значит, — подытожила Ингеборга задумчиво, — всю жизнь ты живешь с сознанием собственной неполноценности. И тебе даже в голову не могло прийти, что я… тоже мечтаю как-нибудь заманить тебя в постель. И даже придумываю всякие планы, как бы мне половчее это сделать, и уговариваю свой здравый смысл не вмешиваться, и убеждаю себя, что думать об этом — грех, потому что женщина не должна бегать за мужчиной, что у тебя наверняка кто-то есть, скорее всего та краля из офиса, что такой мужик, как ты, не может жить один…
— Тогда столько всего навалилось. Да еще сразу! Я же не думал, Паша, что все так сложно обернется!..
— Давай проваливай отсюда, — велел он Чернову тихим и грозным голосом, — это моя баба, понял? И нечего шляться, твою мать, если не хочешь по роже схлопотать! А то я тебе мигом устрою! Со мной все братки местные за руку здороваются, так что чесал бы отсюда, козлина вонючая…
Комнатка у нее была небольшая, и в ней было очень мало вещей — гардероб настоящего дерева из какого-то дорогого гарнитура, письменный стол того же происхождения, офисный лэптоп, плоский и громадный, как черное озеро, телевизор, маленький столик и диван, на котором в настоящее время сидел Чернов. Больше ничего.