Кое-как, комом, он запихал Володькино барахлишко обратно в клетчатый чемодан и защелкнул замки.
Он зафырчал, как лошадь на водопое, и замотал головой, но она не давала ему уклониться и коварно продолжала поливать водой лицо. — Вот ты мне лучше скажи, Павлик, какого черта ты меня все это время не замечал, забывал здороваться, холодность изображал?
— Как — моя? — спросил Степан растерянно. — Почему — моя? Ночью семнадцатого апреля в котловане в Сафоново ты видела мою машину?!
И вдруг, впервые за десять лет, ее муж вышел из-под контроля. Это было как-то… очень неожиданно и совсем некстати. Она понятия не имела, что с ним таким, вышедшим из-под контроля, делать.
— Я рассказывал вам о ней, — ответил Степан задумчиво, — наш офис-менеджер. В нее влюблен мой зам. Она отравила своего мужа.
Вечер удался на славу. Отец заехал за ним сам, а не прислал ненавистную Клару Ильиничну, и не сидел в машине с мрачным и недовольным лицом, а поджидал его в вестибюле, и до машины, оказывается, еще надо идти, а это такое счастье — скакать вокруг папы после долгого школьного дня и чувствовать полную свободу и знать, что отец никуда не денется, что он в хорошем настроении, что впереди у них еще целый вечер вдвоем и надо только хорошо себя вести, чтобы ничем не рассердить его.