— Здравствуй, Иван, — отозвался историк, с каждой минутой чувствуя себя все более неловко. Чтоб она провалилась, проклятая баба, поставившая его в такое двусмысленное положение!.. — Как твои дела?
Она взглянула на него своими яркими глазами, задержала взгляд и отвернулась. Сухо щелкнула кофеварка, в комнатке остро и привычно запахло кофе.
— Он и так всего боится, — продолжила она негромко, — телефона, звонка в дверь, возвращения Клары, грохота мусорки, вашего неудовольствия и так далее. Он должен знать, что есть вещи, которые не могут измениться ни при каких обстоятельствах.
Прежних отношений — легких, чистых, почти студенческих — больше не будет. Возможно, новые, которым еще только предстоит оформиться, окажутся не хуже, но тех, старых, в которых были запах вереска, натертого паркета и морского тумана, и старомодная рыцарская учтивость, и осторожное прикосновение грубой перчатки к тонкой коже, — не будет никогда.
— Да она все равно не осталась бы! — заорал Степан. — Они все только притворяются хорошими! Ты что думаешь, ты ей нужен? Да она просто представление затеяла для меня, вот и все! Как же ты не понимаешь?
Степан понимал ее колебания так же хорошо, как если бы они были написаны крупными буквами у нее на лбу, подобно киношным субтитрам.