То ли заскулив, то ли зарычав от ненависти и презрения к себе, он схватил Ингеборгу в охапку, так что даже оторвал ее от пола. Он ничего не видел — в глазах у него было темно, а сердце бухало гораздо выше, чем полагается быть сердцу, то ли в горле, то ли в голове. Он тискал ее, прижимал к себе и остро, до боли в стиснутых зубах, чувствовал ее всю — от болтавшихся в воздухе ног до пушистой макушки, которая была прямо под его щекой.