— Ой, не бросайте нас, вой царевичевы! — заголосила какая-то баба.— Ой, а ну как налетят на нас снова тати по-ганыя…
— Вон этот,— я кивнул на валявшегося Жиряя,— покушался на меня. Кистенем ударить хотел. А двое его подручных в этот момент слугу моего дубьем прибить хотели.
— Это, значит…— неловко обратился ко мне стрелецкий десятский,— тут вот оно какое дело, царевич,— сразу давая понять, что нас остановили не просто так и что я узнан.— Грамота нам из Москвы пришла… Насчет тебя то есть… От самого государя.— Он смущенно кашлянул.— Так ты бы обождал тут… Пока боярин не подъедет… Который эту грамоту тебе зачитать должен.
Меня взгромоздили на коня и рысцой провезли до самой большой палатки в лагере, после чего буквально заволокли внутрь.
— Да уж как-нибудь, — буркнул он и ловко поднырнул под брюхо Безгривки как раз в тот момент, когда до них добрались шиши1. (1 Разбойники.)
Но и отказаться от попытки избавиться от подобной угрозы — также было глупо. Ибо, чего бы я ни добился, как бы ни двинул экономику и промышленность, в любой момент все могло пойти прахом только потому, что крымскому хану срочно понадобились рабы для своих рынков. И потому побрели бы все мои инженеры, лекари, мастера-литейщики, стеклодувы и остальные, в кого я уже вбухал и еще вбухаю столько сил, времени и денег, на юг, в Кафу, на невольничий рынок, чтобы занять место тупых гребцов на турецких галерах. Либо их просто вырезали бы, чтобы не путались под ногами у ценного по-настоящему полона — молодых русских девчонок и мальчишек, которых за большие деньги раскупают в свои гаремы ценящие юную красоту турецкие, египетские и тунисские беи…