— Леденцов? — живо отозвался я, все еще хлюпая носом.— А каких?
— А ну-ка, пострелята, геть отсюда! — добродушно усмехнулся стрелец и махнул рукой.
— Благодарствую, осударь,— ответил дьяк, поднимаясь с лавки.
— В Южном Йоркшире, ну туда, на север, ближе к Манчестеру, на реке, которая называется,— Тимофей усмехнулся,— ты даже не поверишь — Дон.
Поляки просидели в Москве до начала весны. А я прошел хорошую школу современной дипломатии под руководством, похоже, одного из самых ловких в сем искусстве людей этого времени — собственного батюшки. Он гонял Сапегу и в хвост и в гриву, то рассыпаясь перед ним в уверениях в своей сердечной дружбе и к королю польскому Сигизмунду III Вазе, и, естественно, к самому другу милому великому канцлеру литовскому Льву Сапеге, то, наоборот, неделями не принимая Сапегу ко двору и веля не давать полякам никакого корма, не пускать их со двора и даже воду продавать им задорого. Однако к концу зимы наконец договорились, и первого марта батя закатил роскошный прощальный пир. На котором удалось блеснуть и мне, поскольку я научил батиных поваров одному хитрому способу особого копчения осетра. Полякам мой осетр пришелся по вкусу (ну еще бы, не раз опробовано не только на их соотечественниках, но и на известных гурманах — французах с итальянцами, и всегда за уши не оттащишь), а Сапега решил поблагодарить меня лично.
— Шашнадцать,— наконец выдал он ответ. Подьячий одобрительно кивнул и окинул его цепким