— Так и нас тут, дядька Панкрат, целая сотня. Почитай, весь выпуск. К стрелецким сотням приписаны. Как стрелки добрые. Велено, как басурмане полезут, в первую голову мурз выцеливать…
— Понятно… Ну да ничего, иди обсыхай и грейся. Не хватало еще, чтобы ты лихоманку подхватил. Ты мне еще в Шеффилде нужен, помнишь? А вот когда там все сделаешь, обещаю, первым же кораблем домой отправлю…
— Мы-то? — хохотнул один из всадников.— А мы ца-ревичева холопского полка вой.
Я же до конца февраля стоял лагерем перед Перекопом, широко раскинув сеть патрулей и перехватывая всякого, кто выходил из ворот Ферх-Кермана, который иначе еще именовался Ор-Капу. Таковых за почти месяц набралось всего человек двадцать — восемь валашских, литовских и турецких торговцев со слугами, два поляка-иезуита и крымский еврей, назвавшийся равви, но отчего-то в одежде торговца, с парой слуг и кошелем золота. Казачки, перехватившие его, совсем было решили, что им сказочно свезло и вообще жизнь удалась, но я велел кошель отдать и еврея отпустить. Казакам, впрочем, за бдительность было выплачено по рублю серебром. Но это их утешило мало…
— Да хоть сдохни! — прорычал тот.— Пшел вон!
— Да нет, они парни добрые,— заступился за своих подопечных Аким,— с пониманием. И православную веру чтут. Так что ни-ни, только так, языком потрепать.