— Боже мой! Боже мой! — задыхаясь, повторял банкир.
Через минуту он вбежал в комнату, едва переводя дух и жестикулируя. В глазах у него затаилось такое горе и отчаяние, что наши улыбки погасли и насмешка уступила место глубокому сочувствию и жалости. Сначала он не мог вымолвить ни слова, только раскачивался взад и вперед и хватал себя за голову, как человек, доведенный до грани сумасшествия. Вдруг он бросился к стене и ударился о нее головой. Мы кинулись к нашему посетителю и оттащили его на середину комнаты. Холмс усадил несчастного в кресло, сам сел напротив и, похлопав его по руке, заговорил так мягко и успокаивающе, как никто, кроме него, не умел.
— Вы заняты? — сказал я. — Я вам не помешал?
— Вы сердитесь, Роберт? — сказала она. — Что ж, я понимаю, вы не можете не сердиться.
— И то слава богу. Но входите же. У вас был трудный день, вы, наверно, устали.
— Ну, может быть, нам самим удастся их пополнить.