— Я не могу ничего забыть, — ответила Кэрри, поднимая глаза. Здесь вроде бы требовались другие слова — «Я никого больше ни в чем не виню», — но она вовремя остановилась. Сказать так — значит солгать. Она по-прежнему не могла простить им всем того, как поступали с ней раньше, и наверно, никогда не простит, однако ей не хотелось ни говорить сейчас об этом, ни лгать. — Но все теперь в прошлом. Все в прошлом.
— Не знаю, как все, а я никогда не была ничьей пешкой. С наказанием я согласилась, потому что его заслужила. Мы действительно поступили погано. Вот так.
Обернувшись, Кэрри посмотрела на здание церкви: тяжелые двери с грохотом захлопнулись, словно вдруг налетел ураганный ветер.
Она не хотела смотреть, но не могла не видеть: слишком много света в зале, и она отчетливо видела их лица. Их рты, зубы, глаза, ее собственные руки в отвратительных потеках крови.
означали что-то настолько жуткое, что даже думать было страшно. Если она откроет глаза и это правда, что тогда? Что тогда?