Только тут Парфенюк спохватывается, чем навеян его вопрос. Кроме ярких воспоминаний, о только десять минут тому пережитом, есть свежие подсознательные импульсы. Вдруг становится понятным, почему вокруг так тихо и безлюдно, а так же что за невзрачный забор они недавно перемахнули. Они идут по мариупольскому кладбищу. Возможно, одному из центральных.
Таня позволяет себя держать даже в прорези задравшейся от перегиба футболки. Существуют три вариации трактовки факта. Она так увлечена, что ей не до мелочей. Причем, как следствие теоремы – для нее это, в самом деле, такая мелочь, что даже не является помехой процессу наблюдения. Второе, данная стадия близости уже допустима. Это ведет к выводам, от коих слитность с далекой газовой котельной упрочняется до бетона созданного цементом марки «шестьсот». Помимо, существует допущение того плана, что Таня просто не прочь иметь дополнительный страховочный пояс, ибо не доверяет старинному, тоталитарного века, подоконнику.
Темнота была не то чтобы глаз выколи, но весьма аппетитная, густющая, почти зримая темнота. Анатолий Матвиенко в общем-то и не помнил когда еще он попадал в такую темень. Ощущение некого непривычного, совершенно ему не присущего, романтизма происходящего усилилось до предела, он почти ощущал запах этого странного чувства. Нечто аналогичное возникает у мальчишек при чтении «Трех мушкетеров», если они конечно странным образом не лицезрели до того одноименный фильм по мотивам. Однако Матвиенко не относился к избранному подмножеству читателей, и кстати никогда не утруждал себя чтением этих же «Мушкетеров», впрочем как и бесчисленным количеством каких-то иных литературных художеств. Он принадлежал к чувственному поколению, для которого всякие сложно исполненные передаточные культурологические ремни были совершенно лишней, изначально бракованной запчастью. Эти культурологические ремни, разворачивающие привычные реки переживания вспять, точнее, заставляющие крутиться, и давать ток ощущений, турбины переживаний, когда запускающие импульсы несутся потоком не сверху вниз, а наоборот; вопреки привычке навязанной эволюционной гильотиной, водопад засасывается вверх, да еще при этом, Прометеевским усилием, питает эмоции, были для близнецов Матвиенко совершенно лишней штуковиной. Для новых горе-наследников человеческой цивилизации, вспеленутых постмодерном, такое непредставимо. Естественно, и столь сложное умопостроение в голове лейтенанта Матвиенко сформироваться не могло, а если бы такое случилось, он бы пожалел, что «ридна Нэнька-Украина» еще не совсем преобразовалась в Америку, и здесь, под Киевом, до сей поры не принято иметь личных психоаналитиков. Тем не менее, возвышенное чувство романтизма присутствовало. Кроме того, оно было солидно подпитано любованием самого себя – удальца и героя. Ведь действительно, он сумел ударно постоять за честь офицера, ввалить этому хмырю, а заодно продемонстрировать лейтенантскую отвагу всем прочим штатским, едущим тем же транспортом.