– А вот так. Будешь охотиться на чудеса, в точности как они сейчас охотятся на тебя.
Ужас в том, что я не знаю, как «правильно». Остается лишь уповать на удачливость моего внутреннего дурака да трепетать ежевечерне от радости, что вот, оказывается, еще один день был прожит в полном соответствии с правилами, которых я не знаю, но, по счастью, угадываю, и сладостный звяк ключа в моем замке – наилучшее тому подтверждение.
– Да нет, – лепечу, – какое там зло… Все к лучшему, все очень хорошо сложилось, а вы меня еще и спасли вчера, кажется.
– Ну что же вы ребенка испугались, – смеется карапуз. – Не нужно бояться, меня ни нянчить, ни пеленать, ни на горшок сажать не придется. Проходите лучше в дом. Посидите. Успокойтесь. А я пока пойду другим гостям покажусь, таким они меня еще не видели… Потом вернусь.
Ты, конечно же, будешь в шоке от моей выходки. Не знаю, что бы со мной творилось, если бы ты исчез, а я осталась. Тому, кто остается, всегда трудно, а тому, кто исчезает, – легко. Мне повезло, я исчезла первой. А ты остался. И я не знаю, как это можно исправить. Как сделать, чтобы тебе не было грустно без меня. Потому что ты все еще есть, и окно твое светится сейчас прекрасной бледно-изумрудной поганкой, как блуждающий огонек в московском болоте. Не грусти, не грусти, не грусти. В отличие от тебя, я сейчас знаю, что расстаемся мы ненадолго. Вернее, мы вовсе не расстаемся. Потому что, кроме этой судьбы, есть еще и другие, предназначенные для таких встреч, что по сравнению с ними наш московский роман – скучная, сентиментальная пьеска. Когда ты сам исчезнешь, ты поймешь, что я имела в виду. А ты непременно исчезнешь, иначе быть не может. Для того мы с тобой и родились, чтобы однажды исчезнуть.