Проникаюсь сочувствием к его лингвистической проблеме.
Когда сновидения возвращались, она теребила своих таинственных приятелей, приставала с вопросами: «Что же, что со мной творится? Почему вы навещаете меня не так часто, как прежде?» «Потому что скоро самые интересные вещи будут происходить с тобой наяву, вот увидишь», – уклончиво отвечали ей. Маша верила, надеялась и ждала, терзаясь догадками: что бы это могло быть? Не августовский же панбархатный путч да денежные реформы – что за дело обитателям сновидений до крушения скучной неустроенной империи; эти проблемы занимали их куда меньше, чем саму Машу, которой, откровенно говоря, было почти все равно…
В мифах татар-мишарей Аждарха <…> пробирается в дом к вдове в образе ее умершего мужа и сожительствует с ней. В результате женщина заболевает и умирает.
– Вот. Теперь вопрос поставлен корректно. Ответ: вряд ли. Не обольщайся.
– Слушайте, но так же нельзя! – я почти кричу, а потом уже и не «почти». Ору, потому что чувствую: если не выпущу пар, моя голова взорвется, как старый, ржавый, неухоженный котел, попавший к тому же в руки непутевого раздолбая-механика. – Что ж вы надо мной издеваетесь?! Бред собачий, свинячий, блядский, дебильный бред!
– По меню, что ли? – ухмыляюсь. – Других-то книг здесь нет.