– То есть сейчас ты бы не стал делать такие работы?
– Скажите пожалуйста, Макс, – вдруг ожил американец Стив, молчавший до сих пор столь упорно, что я уж решил было, будто парень всю жизнь имел твердую «двойку» по этой своей «русистике». То есть здороваться по-русски его худо-бедно за пять лет в университете научили, но это – все!
– Восстанавливаю утраченные навыки, – говорю. – Заодно развлекаю наших работничков. Они почему-то цепенеют, увидев меня с камерой в руках. Думают, что это какая-то новая непостижимая форма репрессивного контроля.
– Я знаю, что тебе надо делать, – женщина, кажется, испытывала ко мне искреннюю симпатию. – Мы сейчас уйдем, и этого кафе не станет… по правде говоря, я просто не знаю, что будет с этим местом после того, как мы уйдем. Но, скорее всего, оно просто исчезнет, поскольку существует лишь потому, что мы выяснили: оно могло бы быть… впрочем, ладно, это слишком сложно…
– Тише. Ты меня отвлекаешь, а я за рулем. И, между прочим, собираюсь выезжать на шоссе, а там… а там, как всегда, пробка. Пока будем ползти, я тебе все объясню про «дурь», которой я, как тебе кажется, «маюсь». Ну, или не все, а только что-нибудь, как получится…
– Вот. Это, собственно, и есть тот самый смешной и страшный разговор, ради которого мы сегодня встретились. Я хотел предварить беседу приятной прогулкой, но не вышло. Забудем. Буду просто говорить слова в надежде, что они способны хоть что-то изменить…