– Как же, – тихо сказал он. – Или все-таки есть желающие? Ни один не пошевелился. Умора да и только. «Вот так, – подумал Рэйнберд, – будет и с политиками, когда до них вдруг дойдет, что кнопка нажата, и ракеты уже в воздухе, и бомбы сыплются градом, и уже горят города и леса». Это была такая умора – хоть смейся... и смейся... и смейся.
– Папочка, когда я пошла в школу, ты не разрешил мне ездить с посторонними. – Она была в трусиках и зеленой блузке. Вопросительно смотрела на него.
Он вышел к ним из машины. Они внимательно с ног до головы оглядели его.
– Похоже, будет дождь, – сказал Рэйнберд, стоя спиной к Нортону.
Дыра в конюшнях зияла такая, будто з этом месте заложили не один пакет динамита. Рухнувшие и еще охваченные пламенем стропила образовали черную яму метров восьми в диаметре. Основная масса обломков, выбитая, как пробка, взрывной волной невиданной силы, обрушилась на большую кучу компоста и устроила целый пожарище; занималось и то немногое, что уцелело от задней стены конюшен.
– Я же тебе объясняла, – сказала она. – Это все равно что... выпустить из клетки дикого зверя. Я ведь обещала больше так не делать. Этот солдат в аэропорту... и эти люди на ферме... я убила их... я их сожгла! – Кровь бросилась ей в лицо, она опять была готова расплакаться.