– Какая она красивая, – прошептала Чарли. У нее задрожали руки, так ей хотелось коснуться этой шелковистой кожи. Ока увидела темный, спокойный, чуть увлажненный конский зрачок... и влюбилась с первого взгляда.
– Они мне так и не поверили. Они бросили меня в яму, а там темень даже днем. Места – только повернуться, я ползал, натыкаясь на обрубки корней... иногда сверху пробивалась полоска света. Кто-то подходил к яме – комендант, что ли – все спрашивал: надумал отвечать на вопросы? Он говорил, что я стал похож на дохлую рыбу. Что у меня гниет лицо, что то же самое скоро будет с мозгом и тогда я сойду с ума и умру. Он все спрашивал – не соскучился по солнышку? Я просил его... умолял... матерью своей клялся, что ничего не знаю. А они – ржут. Потом закладывали яму досками и землей присыпали. Живьем замуровывали. Темень была... как сейчас...
Шагах в двадцати от опустевшего караульного помещения сидела на траве женщина со сломанной рукой. У нее был вид раскормленного ребенка, который не в силах самостоятельно подняться. От потрясения подглазья у нее побелели. Губы тронула синева.
– Прекрасно, Норвил, – уже мягко сказал Кэп. Он положил трубку и стал ждать прихода Джона Рэйнберда.
Чарли сидела в позе лотоса на полу возле кушетки в своем голубом трико. Она подолгу так сидела. Кто другой принял бы это за наркотический транс, только не Рэйнберд. Девочке, правда, еще давали таблетки, но теперешние дозы были скорее символическими. Все психологи с досадой подтвердили: слова Чарли о том, что она не станет больше ничего поджигать, – не пустая угроза. Ее сразу посадили на наркотики, боясь, как бы она не устроила пожар, чтобы сбежать, но, похоже, это не входит в ее намерения... если у нее вообще есть какие-то намерения.