Седака слышал, как храпят и ржут лошади, видел, как зловещие оранжево-красные языки пламени пожирают сухое сено, врываясь на второй ярус. Это было все равно что увидеть ад в иллюминатор.
– Я произнесу два слова, – сказал Рэйнберд, – и вы начнете свою лекцию. Включите в нее все, что знаете, все, о чем подозреваете, все ваши теоретизирования. Вы готовы услышать эти два слова, доктор Уэнлесс?
– Не за что, – ответил Энди и вышел из магазина. Все видели, как он поправил на голове повязку, как наклеил марки на конверты. Из ноздрей у него вырывался пар. Все видели, как он завернул за угол, где стоял почтовый ящик, но ни один из них не присягнул бы на суде, что он опустил письма. Когда он вновь оказался в поле зрения, он уже закидывал рюкзак за спину.
– Ну и хорошо. Я ведь хочу говорить с тобой, а не с парнем из кухни, где он все утро делает яичницы и рубит котлеты. – О'Джей вынул из кармана фотографию Энди и Чарли, показал, не выпуская из руки ее запястье. – Узнаешь, сестричка? Может, подавала им завтрак сегодня?
Чарли плотно задвинула дверь, приглушив слегка ноющий звук его голоса. Ей было всего семь лет, но она чувствовала, когда лгали. Она взглянула на аппарат, и тот отдал свою мелочь. На сей раз девочка точно подставила пакет – монеты посыпались в него с легким мелодичным звоном.
– Я больше не могу, – сказал Энди. – Мы можем уйти отсюда?