“А в деревне Гадюкино – дожди, – думала Катерина. – Надо же, привязалась какая-то глупость…”
Катерина кое-как умылась, стараясь не задеть порезанную губу, которая распухла и казалась чужой, и, не зажигая света, уселась в кресло ждать Тимофея.
– Слава, нужно быстро узнать, куда еще отдали информацию. Кроме “Коммерсанта”. Позвони Терентьеву, у него везде свои. Мы готовы заплатить любые деньги за замену материала. О господи, господи… Слава, и завтра информация о покушении на него должна не просто прозвучать, она должна грянуть как лавина, иначе мы пропали. Слышишь, Славка?
Ей трудно было дышать. Она знала, что уже никогда не будет такой беззаботной и легкой, как прежде. Не желая, он заставил ее пережить то, что когда-то пережил сам.
Впрочем, основная цель была достигнута. Газеты, захлебываясь, писали о криминальной войне в Калининградской области, и о привычном бессилии местных властей, о бомбах, заложенных в “Мерседесы”, и о “лицах кавказской национальности”, которых видели неподалеку от места взрыва.
В Москве было гораздо холоднее, чем в Прибалтике. Это Катерина поняла, едва сойдя с трапа. Ветер, задувавший в шубу, был ледяным, совсем не похожим на соленые, плотные и влажные ветра Калининграда. И снег по колено. Там, в этой почти Европе, снег уже вовсе стаял, заезжие немцы и поляки ходили в коротких легкомысленных куртках и кроссовках. Катерина, ненавидевшая зиму, расслабилась и напрочь позабыла про московский мороз.