Утро пятнадцатого выдалось ветреным и пасмурным, и Энни переменилась. Возможно, потому, подумал Пол, что барометр начал падать. Это объяснение годилось не хуже любого другого.
Всего один раз пожаловался. Но разве одного раза недостаточно? Больше чем достаточно. Когда это было? Примерно через неделю после того, как, она сделала свой гнусный торт. Да, около того. Неделя. И всего одна жалоба. Насчет того, что меня сводит с ума звяканье мертвых клавиш. Я даже не просил ее покупать исправную машинку у миссис Дартмонстр или как ее там. Я только сказал, что схожу с ума от звяканья, и почти тут же, presto note 34, возник вопрос о большом пальце. Вот только возник он не из-за жалобы насчет машинки. Она сделала это, потому что я сказал ей «нет», и ей пришлось это проглотить. Она сделала это в гневе. Откуда гнев? Результат понимания. Понимания чего? Того, что не все карты у нее в руках, что у меня есть определенная власть над ней. Власть надо. В итоге я оказался довольно сносной Шахразадой.
По крайней мере это было правдой. Если бы Мизери Честейн была настоящей женщиной, полиция вполне могла бы предложить ему «оказать содействие в расследовании», как обычно говорят те, кто не привык называть вещи своими именами. Прежде всего у него был мотив — он ненавидел ее. Уже в третьей книге он ее возненавидел. Однажды он написал небольшую книжку, неофициально напечатал ее маленьким тиражом и к первому апреля разослал дюжине своих близких знакомых. Книжка называлась «Увлечение Мизери». В ней рассказывалось о том, как весело Мизери провела выходные в загородном доме, трахаясь с Ворчуном, ирландским сеттером Йена.
В последние недели какая-то часть его воображения ради самосохранения превратилось в Энни, и эта часть заговорила теперь сухим, не терпящим возражений тоном. И хотя объяснения ее были абсолютно безумны, они в то же время были абсолютно осмысленны.
На мгновение она отвернулась, но выглядела не выключенной, а польщенной, немного взволнованной, и ей надо было собраться с мыслями. Наверное, Пол мог бы порадоваться этой перемене, если бы не машинка, тяжелая и твердая, как сама Энни, и такая же ущербная; она ухмылялась, обнажая дырку, и обещала ему неприятности.