Но вот они стихли, успокоились, собрались вместе вокруг четырех черных птиц. Слушают карканье этих четырех, а те каркают все громче и громче, все более угрожающим тоном. Потом вся стая поднимается в пурпурное небо, кружит, образуя темный строй, и потом, как единый организм, устремляется к нему, к Шефу, туда, где он стоит. Передняя птица летит прямо на него, он видит ее немигающий золотой глаз, устремленный к его лицу черный клюв. Но не может пошевелиться, увернуться: что-то прочно держит его за голову; он чувствует, как черный клюв погружается в мякоть его глаза.
– Видишь на них ржавчину? Они очень старые. Не знаю, давно ли ушли римляне. Но с тех пор эти штуки лежали в арсенале. И сделали их не монахи из собора. Они могут ими только пользоваться.
– Если ты так смел, сражайся на моей территории. Вот, – Айвар ступил на трап, сделал два шага вперед, – я не пользуюсь преимуществом. Будем оба стоять на трапе. И тогда все увидят, кто отступит первым.
– Не зря нет в армии ни одного жреца Отина и вообще в Пути их несколько. Если это его сын, мы должны знать. А может, он вовсе не его сын. Есть и другие боги, кроме Всеобщего отца, которые спускаются в наш мир.
Он понимал, что в игре, которую он собирается начать, ничто не может быть опаснее, чем проявление неуверенности. Он собирается поймать на приманку своих смертельно опасных хозяев, вовлечь их в свой рассказ, вести себя не как проситель, а вызывающе.