Несколько секунд я молчала, с интересом разглядывая эльфа.
— Твоя доля, — ухмыльнувшись, сообщил он. — Пятьдесят процентов, ровно двести сорок серебряных монет. Проверять будешь, рыжая?
Всего конфет было тринадцать. Не так уж много, зато каждая в отдельной упаковке. Очевидно, они все же были эльфийские — только эльфы уверены, что красивая бумажка может увеличить количество конфет. За час оживленной беседы я съела две, Полин — четыре, а Хельги, как добытчик, — шесть. В коробке осталась еще одна конфета, и на лице у вампира немедленно отразилась тяжкая духовная борьба. Он определенно пытался понять, что делать с нечетной конфетой: съесть самому — неблагородно, отдать нам — нечестно (почему нам больше?), а предложить разрезать — показать себя мелочным и жадным. Полин завороженно следила, как на его лице все сильнее проявляется страдание, — я же, злобно хохоча в душе, встала и принесла чайник.
Голос у меня был не ахти какой, но все-таки. Перекаты-переливы удались мне на ура — а чему тут удаваться, эту песню на всех пирушках поют и мимо нот почти не попадают. Но даже если бы я спела ее вообще через пень-колоду, это ничего бы не изменило. Генри дернулся, впился в меня взглядом и мигом исчез, точно испарившись в пространстве. Девицы опять слаженно вздохнули; я, впрочем, неплохо понимала, где именно сейчас сконденсируется наш герцог, так что от греха подальше отступила к близнецам.
— А может, ему тоже «идет»?! — язвительно спросил Хельги.
— Вот как, — наконец пробормотал магистр. — Вот, значит, как…