Человек прочитывает это и поднимает на Полкана взгляд. Он не молод, старше коменданта, лет шестьдесят ему, наверное. Лицо в глубоких морщинах, искусано оспой. Глаза сидят глубоко – почти бесцветные, как замыленное рекой битое стекло. Он изучает Полкана, изучает и Егора за Полкановой спиной. Качает головой. Молчит.
– Слушай, Лева. Говорят, к нам гости едут. Из Москвы. Встретить бы их, накормить по-человечески. Ну и наших всех заодно. А то люди нос повесили.
А телефон? Телефон не выбросил следом за паспортом?
Аркаша еще шагает – а Сонечка вдруг отдергивается, выкручивается – слушается Мишель и отбегает чуть-чуть назад. Чуть-чуть – а дальше боится, боится совсем ослушаться отца, и за ним в пекло не решается тоже. Смотрит беспомощно на Мишель.
Чудовищно болит голова. Он пытается подняться – она кружится так, что ему приходится схватиться за землю. Дышит медленно, считает до десяти, до двадцати, до ста. Успокаивает себя, вспоминает, что с ним случилось. Трогает уши – в них уже загустело. Сколько он пролежал?
– Реально, Вань. Ты че, дурак? Я не скажу тому ничего, мне же первому влетит! Пусти, а? Я по-бырому, минут десять пошептаться.