Негодовала я совершенно напрасно: хамство еще и не начиналось.
Левашов сидел, устало опустив плечи, и говорил спокойно, с каким-то даже облегчением.
Как и я, они прекрасно знали: пока указатель дрожит — сердце цели бьется.
Она только фыркнула, и то ли Сергей, то ли Илья, приняв от меня инструмент, скрылся в могиле.
На звонок открыл молодой парень, не то чтобы совсем опустившийся, но неуловимо похожий на собственную лестничную площадку: неряшливый и запущенный.
В этот раз облегчения в голосе было меньше, а раздражения больше.