— С кем именно в больнице вы сотрудничали? — с равнодушным видом уточнил я, давая понять, что нам и так все известно и я всего лишь проверяю его признание на чистосердечность.
Я думала, что это как-то поинтереснее, а на деле — сплошные вопросы и никаких ответов.
Я оценил деликатность Левашова: прекрасно понимая, что мое к нему отношение претерпело существенные изменения, он больше не считал себя вправе пользоваться моим разрешением обращаться на «ты».
Смех душил и рвался на волю из надсаженного горла, и, справившись с ним, я упала навзничь на кровать, раскинув руки.
Я закусила губу, чтобы не закричать: темнота моей комнаты, жар летней ночи, с которой больше не справлялся кондиционер, его молчание, мое согласие — вся эта ситуация обострила до предела ощущения. Я вся стала — единый нерв, и этот нерв дрожал от нетерпения.
— И если ты, чучундра, еще раз от меня скроешь, что на тебя охоту развели, я тебе, зараза, об задницу весь орешник местный изведу! — ласково обещала она, выкручивая мой орган слуха железными пальцами с никуда не девшейся за годы сноровкой.