— Это сделал он? — Хан повернул к посетителю лицевой стороной фотокарточку с изображением трупа Бори Дерзюка.
— Борзый, сучара? Ну сейчас я тебя обломаю… Боров, дай-ка мне зубочистку свою.
Внезапно мир вокруг меня замедлился. На самом-то деле, конечно, это я для него ускорился, но это, в целом, непринципиально. Принципиальным оказалась то, что я отделал лица всех троих обидчиков до состояния сырых котлет. Разбирательство было такое шумное и долгое, что даже в нашей местной газетёнке упомянули об этом раз или два. И если б не заступничество директора, мужика старой закалки, сурового, но справедливого, погнали б меня из той школы погаными тряпками. Он, не испугавшись истерик родителей школьных задир, один из которых, кстати, был партийным деятелем не из последних, прямо высказал им претензии за поведение их отпрысков. Припомнил все те случаи, скопившиеся за восемь школьных лет, когда пострадавшим был именно я. Припомнил все мои порванные куртки, порезанные рюкзаки, изрисованные учебники, брошенные в унитаз сумки со сменкой, наставленные мне фингалы и шишки… Каждый случай, когда в роли обидчиков были их ненаглядные чада. В общем, директор пообещал приложить все свои силы, но представить историю именно в том свете, в котором она и произошла, а не в том, в каком хотелось ее видеть группе родителей. Что не больной психопат отделал троих безобидных однокашников, а жертва многолетнего издевательства не выдержала и дала отпор. И как-то после этого все бурления сами собой сошли на нет.
— Вот что ты за человек, Секирин? Ерунду говоришь всякую! Да ну тебя!
— Не думаю. Но если что, то обязательно к тебе обращусь, идет?
— Ну-у-у… вы когда пришли, наш администратор вас не узнала, я ж говорю, девочка новая…