Старец только глаза наверх, и на иврите што-то такое… Вид такой, што будто Моисей с Богом разговаривает, только не шибко величественный пророк из Ветхого Завета, а будто молью поеден, и преизрядно. От старьёвщика пророк, из сундука нафталинового вытащен.
Ш-шурх… старческая рука касается фигуры и замирает, и вместе с ней замирает весь мир, ожидая хода. Ход… и мир будто откликнулся порывом ветра.
– Што-то мне подсказывает, што указаны там ни разу не кошерные ориентиры, – выразил я сомнение.
– Только, – продолжил он, не обидевшись, – слишком уж толстые ниточки-то. Не то штобы не скрывается, а будто бы даже заместо ширмы она, демонстративно етак. А ето, я те скажу, в любом случае – жопа!
– Слежку за собой заприметил, – бухнул он весомо, положив на скатёрку сжатые добела кулаки,
Врёт? Я глянул на дядю Фиму, в его лучащиеся честностью глаза, широко распахнутые, почти не мигающие. На лицо праведного человека. На руки, лежащие на коленях ладонями вверх и всю такую открытую-преоткрытую позу.