– Творческий зуд, – отозвался Мишка, – на песню Егорову взялся рисовать.
Оскорбления цикличны и удивительно однообразны, повторяясь раз за разом. Наизусть уже. Сперва — вызов к доске заведомо слабого или неготового ученика, потом длинное, тягучее «как бы вытягивание», больше похожее на плохо замаскированный моральный садизм. Оскорбительные, но-как-бы-воспитательные вопросы, на которые в принципе нельзя дать нормальный ответ, и наконец — монолог.
Наверное, апокалипсис будет выглядеть как-то похоже – полное отсутствие солнечного света, холод и уныние, вымораживающее из потаённых глубин души всё самое хорошее. Беспросветность.
Бить не стал, хотя взгляд такой себя тяжёлый, што вот ей-ей, лучше б выпорол! А он только слушает молча. Кивает. Голова чуть наклонена, взгляд в землю, а как подымет, так мама дорогая! Одним взглядом половину урлоты Хитровской до усцачки напугать можно!
Потужился малость умственно, и думать на идишском стал, у меня в таком разе мысли циничней выходят. Соседи мои по комнате, неженатые сыновья хозяина дома, похрапывают уже, а я размышляю.
– Ну и как там? – поинтересовался Бляйшман, подвигая к себе блюдо с перепёлками, и вглядываясь маленькими глазками в настольный натюрморт, которому в самом скором времени предстоит превратить в сцену ожесточённой баталии.