Все показное добродушие враз слетело с лица порутчика Ниронена. Он в упор посмотрел на меня своими холодными синими глазами.
— Солдат Георгий Серов, десятая рота Кексгольмского пехотного полка! — и рожу, рожу тупее! А то что-то по спине холодный пот катится. Как там у поэта? Да ну их нафиг, пуще всех печалей и барский гнев и барскую любовь!
— Аз нижеименованный обещаюсь и клянуся Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием, что хощу и должен — на слове "хощу" я споткнулся. Что это? "Хочу" или что-то другое? Пофиг, продолжаем повторять за раскатистым голосом попа — моей природной и истинной Всепресветлейшей, Державнейшей, Великой Государыне, Императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской, и прочая, и прочая, и прочая.
— Может и так. В общем, им, протазаном, и указывают. Напомни мне завтра, поэкзерцируем дюжинами. Оно всегда полезно.
Максим Нилыч повертел его в руке, хмыкнул и отбросил в сторону. Прямо к моим ногам.
— Вот с таких мыслей баталии и проигрывают. Береги пушкарей, говорю. А уж семья там, не семья — это ты уже разбирайся с таким же братом-пехотинцем. Благо нас, пехотинцев, много. А пушкари все наперечет.