А зароют меня. Во избежание. Может даже, с искренним сожалением в больших и грустных идишских глазах.
И оттудова — тикать! Вдоль берега чуть не версту пробежал, пока не остановился. Тогда тока штаны свои снял, и ну полоскать! Не только от сцак, но и от другого, што похуже, так вот. И даже не стыдно почти што!
— … как я его! Ты видел, а?! — Санька воробьём прыгал вокруг всей компании, время от времени снимая с глаза пломбир и слизывая тающее лакомство.
Несколько раз уступил дорогу господам на тротуаре, так и вовсе сошёл на мостовую, пока в морду не сунули, такому задумчивому и неуступчивому. Так, с краешку себе пошёл себе, пошёл, и ноги сами принесли меня до Сидора Афанасьевича.
— Да это всякий умеет! — И голос такой пронзительный, противный, на всю арену. Те сальто-мортале крутят, клоун кувыркается нелепо, и после с важным видом раскланивается. И всё время повторяет, што ето всякий сумеет.
Начали подтягиваться прочие рыбаки, на которых Лёвка смотрел презрительно, как на засонь. Ишь! После солнышка из дома вышли! Вперемешку с разновозрастной детворой, чуть не от пяти лет, на волнорезе проходили и старые деды, которые по возрасту не ходят уже в море на лодках, а порыбачить ещё охота.