«Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве, — хмыкнул про себя я. — А казак молодец, метров с двухсот с седла положил хунхуза. Мне-то отсюда его не достать было».
— Да что сказывать то… — также тяжело опустился на лавку атаман. — Не понятно всё!
Их я нашел на том месте у ручья, где делал перевязку. Они стояли у камня, на котором я сидел, и что-то внимательно рассматривали на земле, при этом один из них держал в руках свою винтовку и мой карабин, который я спрятал за камнями.
— Ещё что скажешь, Никифор? — атаман, повернув голову, требовательно посмотрел на сына.
Я лежал на набитом свежем сене тюфяке, покрытом самотканой льняной простыней, под головой под наволочкой ощущалась подушка с гречишной лузгой, накрыт я был ещё одной простыней. На груди и правом плече ощущалась плотная повязка. Кроме неё на теле были только штаны исподнего.
Остановились мы в заезжем доме купца Чурина. Атаман Селевёрстов с Никифором сразу же ушли с приказчиком Чурина договариваться о продаже привезённой пшеницы, рыбы, мяса, шкур, а мы с Ромкой принялись выпрягать из трех саней лошадей и вместе с тремя верховыми, на которых ехали мы с Ромкой, да Никифор, повели их на конюшню.