— Камилла, почему ты ко мне так относишься? Мне гораздо понятнее отношение твоих сестер или наших добрых соседей. Как ты можешь так спокойно общаться со мной, после всего, что вам сделали темные?
Я поддернула рукава платья, выставляя браслеты напоказ. Итон взял мои руки, пристально вглядываясь в украшения на них. Между бровей залегла глубокая морщина.
— Я не боюсь, — я против воли вздернула подбородок.
— А если — что? — иронично уточнил светлый.
Целители подъехали с отставанием минут в пять, дождались, пока мы закончим свое темное дело, с потрясающим цинизмом шуганув кого-то из подопечных Тома, всё же сунувшегося в дом, одной фразой: «Слушай, они все равно уже на высшую меру наколдовали, так пусть хоть до ума доведут», и тот сник. Я не очень-то прислушивалась к происходящему — всё мое внимание было сосредоточено в тот момент на Камилле и ее действиях, мне всё казалось, что она действует медленно, неуклюже, неловко, меня мучительно разламывало от желания выхватить нити проклятия у нее из рук, и показать, как надо, а время тянулось медленно-медленно…
Было уже около двух ночи, когда я решила, что час пробил, и покинула свое убежище. Я шла по коридору, а ночь кралась за мной на кошачьих лапах. Рой сомнений мельтешил вокруг надоедливой мошкарой. Что я делаю? А то ли я делаю? А надо ли оно мне? А мне ли это делать? А не рискую ли я больше, чем может позволить себе благоразумная девушка в сложном положении? Делаю я, очевидно, глупость. Нет, она мне определенно не нужна. Да, благоразумная девушка рискует получить неприятностей больше, чем приобрести пользы. Но — благоразумная девушка осталась там, на солнечной веранде, за семейным столом, увязла, как муха в янтаре в семейном чаепитии, случившемся четыре лета назад.