Сухопарая дама с мрачным выражением на лице, приходящаяся Агате Бронсток, пациентке госпиталя Святого Петра, родной бабкой, молча посторонилась, пропуская меня в дом. То ли узнала меня в лицо, то ли так беспечна, что пускает в дом любых незнакомцев.
Мужчина сидел на кровати, чуть сгорбившись, уперев локти в колени. Лунный свет, падающий в незадернутое шторой окно, серебрил светлую кожу и подчеркивал тенями рельефы мышц и шрамов. Он путался в мокрых, всклокоченных рыжих волосах и заставлял сверкать капли пота на лбу.
— Да. Об этом я тоже хотела с вами поговорить.
Там, где кипела битва, грохнуло, потом еще раз и еще — и окружающий магический фон стал меняться. Пошел резкий приток моей силы. Я вдохнула, выдохнула, очищая сознание от посторонних мыслей, и приступила к работе.
— Поняла, — скорбно вздохнула Камилла. — Я поняла, что ты, дорогой брат, настолько обленился, что даже уход за родовым символом свалил на чужие плечи!
Мэттью все равно рядом со мной был значительно выше и стоял так близко, что у меня по позвоночнику пробежала дрожь. Обостренное годами чувство опасности требовало увеличить дистанцию, а здравый смысл скептично парировал — бесполезно. Захочет — и догонит, и растопчет. Я предпочла прислушаться ко второму и, вскинув подбородок поинтересовалась.