Кое-как выпрямившись, я побрел в постель, как старая развалина.
— Сейчас мы поедим, а потом… что за выражение вселенской скорби на лице, Лиза? Где трудовой энтузиазм и жажда доказать обществу в моем лице свою полезность и искреннее желание исправиться?
— Меня зовут Меган Фейт, я жена Кевина Фейта, погибшего смертью храбрых, защищая Свет. Мой муж, он… — она прерывисто вздохнула, выравнивая голос и дыхание. — Он умер не для того, чтобы другие умирали. Он умер, чтобы другие жили! Люди… Дети… — она, не стесняясь тысяч зрителей, простецки вытерла мокрое от слез лицо ладонью. — Пожалуйста, его светлой памятью, памятью человека, отдавшего Свету всё, я прошу… Я умоляю, верните всё как было до всего этого безумия!
На пороге дома меня встречала ласка. Верткое серое тельце, глаза-бусинки, она наблюдала за моим приближением с таким выражением, на мелкой мордочке, которому ужасно не хватало цветастого передника и упертых в бока рук — «Шастають тут всякие! А потом мыши пропадают!». Я цокнул на родовой символ языком, и зверь стремительно исчез под сломанным крыльцом.
Рука моя, достающая деньги, не дрогнула, несмотря на то что это было почти все, что оставил мне Мэттью, и я подозревала, что оставил не на один поход в магазин. До того, как лицо бакалейщицы сделалось гипсовой маской, я бы, может, и прикинула, что взять сейчас, что оставить на потом, чтобы не транжирить попусту. Но сейчас мне просто хотелось убраться отсюда подальше и поскорее. Мне даже неинтересно было, как она узнала, кто я. Хотя вру. Неинтересно, но важно. Но спрашивать это сейчас я не могла. Расплатившись, я забрала сдачу, сгребла увесистые пакеты и покинула «Бакалею матушки Фру» с такой прямой спиной, будто проглотила одну из пик парковой ограды.
И отправилась помогать разгружать машину.