– Поговори со мной, добрый человек… Сегодня последнюю ночь на свете живем. Ты, видно, и вправду не ведаешь, куда попал… Рассказать, что ль?
Заскрипели засовы, и на пороге показался тот самый старик, что сидел со мной в монастырской тюрьме. Однако сейчас он уже не выглядел так безобидно. На вид ему было лет пятьдесят – пятьдесят пять, плечи широкие, ростом выше меня, голова перемотана бинтами, сам одет в дикие лохмотья, а глаза так и светятся бесноватым красным пламенем. Но хуже всего то, что в руках он держал классическую революционную трехлинейку с примкнутым штыком. Мой допотопный «оленебой» сразу показался тусклым и бессмысленным. Старик щелкнул зубами, я невольно отпрыгнул на два шага назад. Это меня и спасло… Выпад был по-суворовски стремительным, длинный штык не дотянулся до моей груди на какую-нибудь ладонь. Пока он прицеливался, я бросился назад, за угол избушки. Пуля ударилась в сруб рядом с моей головой, отколов крупную щепку…
– Я имею в виду твоего пожилого конкурента, так мы его будем гасить или молитвами зубы заговаривать?
– Сереженька, да ради всего святого, о чем вы говорите? Я ни капельки на вас не сержусь. Вы молоды, наивны, возможно, даже не слышали о разнице между Добром и Злом. Это, должен признать, весьма зыбкая грань. Поэтому ваш поступок поверг меня буквально в шок и…
– З-зачем? – сразу прижал уши «многоопытный» Сыч. – Да ну его с этими стихами! Есть его надо, и все тут! Опять прочтет невесть что и смоется.
– Амиго, не задавай пылким влюбленным глупых вопросов… – вдохновенно мурлыкнул черт, романтически приобнимая братца за плечи. – Как говорится – совет вам да любовь! Будьте счастливы! Пишите письма! Назовите дочку Васей и пришлите фотографию в полный рост, как только у девочки прорежутся два зуба…