Он выпятил нижнюю челюсть, приближаясь ко мне. И протянул свиток, словно меч. Мне стало смешно.
— Я не буду его бить. Во-первых, он не принц. Во-вторых, мелкий ещё…
И никогда, помилуй нас Бог, никогда не говорил ему, что мне хотелось с ним сделать на следующий день после того, как я забрал его из тюрьмы. Заноза в моей душе — укол стыда всякий раз, как вспоминаю.
— Да мне это не важно, государь, — говорит. — Ей-богу, не важно. И я не за это — какой я там герцог! Видите ли, государь, в чём дело… Сам-то я, положим… ну, вы знаете, что я такое, — но зато я состою при самом крутом государе на свете. И плевать я хотел на всякие должности… Правда.
Лгать он просто не мог. Ну не мог, как иной человек съесть живого червя не может, даже если ему угрожают повешением. В лучшем случае он мог продекламировать то, что его заставили заучить. И то — если ничто ему не помешает.
Ну что скажешь. Я загляделся. Оглянулся на Питера, когда Оскар уже вскочил в седло.