— Увивались тут двое, один наш, портовый, а второй лейтенант, в отпуск приезжал, друг ее детства вроде как. Даже дрались из-за нее. А она им обоим заявила, что они не в ее вкусе. А ты, видать, чем-то ей приглянулся.
А через день меня забрали. Причем не первого, до меня из камеры взяли еще двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: «Не пойду! Тираны! Не дамся!» — из коридора крики доносились вполне отчетливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека донесся «Интернационал», который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.
Кстати, если эти аэросани заведутся, нужно вывести из строя вторые, а то ведь догадаются отправиться на них в погоню. Делов-то — залил бензин и вперед!
В глубине души я надеялся, что обойдется без последствий, тем более прошло уже столько дней, а мне до сих пор никто не кинул предъявы. Наивный чукотский мальчик… Урки такого не забывают, это кровная месть, а я позволил себе поднять руку на авторитетного вора.
— Так точно, товарищ народный комиссар! — отрапортовал Фриновский.
— Ежели только он, паршивец, документ дома оставил, — сказала бабка, делая ударение в слове «документ» на второй слог. — Чичас гляну.