Вечером нам постелили в дальней комнате, я пристроился на тахте, а Лешка на кровати, впервые за долгое время разнежившись на мягкой перине.
— Не вышел, товарищ Сталин, выехал. На аэросанях. Взял и угнал аэросани, представляете? Протаранил ворота — только его и видели. Самое смешное, что вместе с ним на этих аэросанях уехал и Мороз. Только не в кабине, а на капоте, вцепившись пальцами в передок. Можно сказать, его спиной или тем, что пониже, Сорокин ворота и таранил. А когда отъехали на несколько километров, он остановился, стащил с капота Мороза и отправил пешком в лагерь, предварительно отобрав у того наган.
— Вон оно шо, — протянул Костя. — С бабами — оно так, ухо треба держать востро. Да еще и документов лишился… Сам-то столичный, выходит?
Спустя минуту перед ним выстроились четырнадцать человек. Яков Моисеевич, вне себя от ярости, бегал перед ними, размахивая наганом.
— Я прекрасно понимаю, и готов ждать столько, сколько нужно, хотя лучше не затягивать: наша армия и оборонная промышленность должны успеть подготовиться к нападению фашисткой Германии. И кстати, — набравшись наглости, добавил я, — желательно ждать в более комфортных условиях, чем Бутырская тюрьма.
А может, сначала навестить дорого Николая Ивановича Ежова? Поговорить с ним по душам, а в случае чего и в заложники взять… Хм, заманчивая перспектива. А что потом? Из кровавого наркома получится героизированная личность, а если помрет с перепугу, чего доброго — так и вовсе его именем какой-нибудь город назовут. Была Пенза, а будет Ежовск. И будут на демонстрациях с трибун: «Дорогие ежовчане…» Почти как ижевчане. Шансы же самому выбраться живым после захвата и тем более убийства заложника — минимальны. Потому будем претворять в жизнь первый вариант с простым выходом из здания. Или непростым, опять же, будет видно.