— Так я ж, Семен Иванович, говорил вчера…
Гляди-ка, не я один такой начитанный. Но нужно все-таки выяснить мое времянахождение.
— Молодой, позолоти ручку, всю правду расскажу!
— Много, Коба, много. Вросли они в систему НКВД, крепко пустили корни.
Тут еще надо учитывать, что завтра у нас была ночная смена, то есть днем предполагалось выспаться. И вкалывали не стуки через трое, а каждый день с одним выходным. Но против руководство не попрешь, тем более я и так чуть ли не неделю балду пинал, так что мои отмазки не принимались ни под каким соусом.
Делать было нечего, время спрессовалось в одну растянутую, как кисель, субстанцию. По праву больного меня никто из сокамерников не тревожил, и я мог хотя бы насладиться лежанием на жестком матрасе, разглядывая нацарапанные на стенах надписи. Тут, судя по всему, не красили стены с дореволюционных времен. Глаза — один из которых был прилично затекшим — натыкались на даты, самая старая из которых относилась к 1897 году. «Гога из Тифлиса — 1897», а чуть ниже те же цифры и надпись, сделанная грузинской вязью. Нацарапать что ли ради смеха — «Здесь был Ефим Сорокин, родившийся в 1980-м году, в год проведения московской Олимпиады»… То-то сидельцы затылки будут чесать.