– За нами не ходи, худо будет, – заключила бабка, и мы шагнули в сени, оставив молодца одного-одинешенького и, как пишут в сказках, «свесившего буйну голову ниже широких плеч». Звука разбитого стекла ни я, ни Яга уже не услышали: зеленая рюмка, не выдержав зарождающегося торнадо, покончила самоубийством, бросившись со стола на сосновый пол…
– Нехорошо, граждане, – прокашлялся я. – Царь приглашает меня к себе по важному делу, а вы нас глупыми подозрениями отвлекаете. Я очень ценю вашу заботу и благодарен за теплые слова в адрес нашей милиции, но царя-батюшку вы обидели зря. Обидели очень серьезно, при всех, обвинив в абсолютно немыслимых преступлениях. Стыдно, граждане… Я бы на вашем месте поспешил извиниться!
– Как можно?! Мыслимое ли дело, живым людям – экспертизу?! Да мы им на слово верим! А Яга – она ж насквозь милицейская… Нельзя бабке безродной боярских доверенных лиц судить!!!
– А раньше такие бунты были? – спросил я, припоминая, в свою очередь, исторические описания разинщины и пугачевщины.
– А вот, батюшка участковый, а позволю спросить-то, это кто ж девка такая красная, что вы сейчас допрашивали?
– Это что за намеки?! – не выдержав, вспыхнул я. – Вконец оборзели вы там, в своем Париже… Мне по форме одежды не полагается!