Эрвин огляделся. Альтесса исчезла, обратившись в прозрачный дым.
Башни и крутые ступени граничили в памяти Миры с ядом, хворью, взведенным арбалетом. Она передернула плечами.
«Природу власти» леди Марта Валерия произнесла с таким волевым нажимом, что Ворон не сумел сдержать в узде свое воображение и покраснел.
– Ага, ага! Невелика разница. Благодарю тебя!
– Не я, а ты, Бернадет! Не ты ли настраивала ее против меня? Не ты ли уговаривала: поищи себе другого, получше, побогаче, зачем тебе подмастерье? Ну вот, и добилась! Линдси сбежала с каким-то проходимцем, погубила себя! Довольна?
Правда состояла в том, что пузырек был наполнен водой. Семь лет назад пришел тот день, когда снадобье перестало оказывать действие. Когда-то Менсону становилось хорошо от эхиоты, потом – плохо без нее, потом – плохо все время, но без настойки вообще не жизнь. Потом он позабыл, каково это – не принимать настойку, и потому пил бездумно и механично, как дышал. И, продолжая подобие, начинал задыхаться, если пропускал время эхиоты. А потом все выровнялось. Час до глотка ничем не отличался от часа после. Менсон осознал это, когда кто-то пошутил над ним и подменил эхиоту вином, сходным по вкусу. Разницы не было. Снадобье выжгло в нем все, что могло гореть, и утратило силу. С тех пор он носил при себе пузырек воды – без пузырька было все же как-то неспокойно. А когда хотел стать незаметным, просто выдергивал пробку и делал глоток.