Я с нарастающим подозрением рассматривала русый затылок. Он что, издевается? Точно издевается. Знает же, как мне интересно, — вот и дразнит, вредитель. Стукнуть бы его! Вот как раз пресс-папье на столе стоит хорошее, мраморное. Тяжелое! Я мечтательно зажмурилась, красочно представляя, как вершу справедливость…
В памяти некстати всплыл давний скандал в мастерской на тему моих кудряшек, вернее, их отсутствия. Если он из-за такого пустяка так разъярился, то что же будет сейчас?..
— Слушай, а у тебя отец точно артефактор, а не торгаш?
Злость и не думала испаряться, так что в «Горшочке» я просидела до самого закрытия. На улице значительно посвежело и окончательно стемнело. Хоть на проспекте уже и зажгли фонари, он казался слегка зловещим из-за непривычно темных окон лавок и мастерских, а потому от идеи показательно усесться прямо на ступеньках мастерской я отказалась. Вместо этого устроилась напротив — на лавочке, полускрытой тенью кустов, в крохотном сквере, служившем входом во владения мастера-садовника, создающего удивительно живые скульптуры из всевозможных растений. Отсюда мастерскую целиком было не видно, но я удовольствовалась и половиной сияющего полукруглого окна, устроилась поудобнее, обхватив руками колени, и нахохлилась, сунув нос в шарф, а ладони — в рукава.
И у меня сладко замирало сердце: а вдруг сегодня оно не захочет подниматься выше?..
Макс повернулся на стуле, окинул возможного клиента беглым взглядом и поднялся, протягивая ладонь для рукопожатия, после чего пригласил мужчину за небольшой столик возле стены, на котором лежала лишь стопка чистой бумаги да карандаши — для набросков, а рядом стояли два стула. Мастер периодически принимал клиентов для обсуждения проектов, и этот уголок для бесед с ними и был отведен.