Следующие дни я пережил очень тяжело. Для меня было непривычно всё – и неудобная одежда из грубой ткани, и тонкая лежанка, сон под открытым небом. Тяжелее всего, конечно, была так называемая утренняя разминка. Утро как раз с нее и начиналось. Будил нас на рассвете звук рога, после чего солдаты, построившись по десять, отправлялись на огромный плац и начинали бегать вокруг лагеря. Выяснилось, что бежать надо в течение двух часов. Останавливаться было нельзя, за этим следили десятники. В первый день я свалился через полчаса. Рядом тут же оказался десятник и пинками заставил меня подняться. Еще через полчаса я свалился в полной уверенности, что никакими средствами заставить меня бежать просто невозможно. Я действительно не мог даже толком пошевелиться. Тогда десятник велел двум другим бойцам поднять меня на ноги и волочить за собой. Это были опытные бойцы, и для них моя персона не представляла собой непосильную ношу, но я все равно заставил себя перебирать ногами. Не помню толком, чем закончилась эта разминка, но после нее солдаты отправились тренироваться с мечами, а я ушел в лазарет вместе с двумя дюжинами легкораненых, которые разминку не пропускали. Там я должен был сменить им повязки, проверить швы, промыть раны и так далее. До меня эту обязанность выполняли пятеро лекарей в звании десятников – этих парней набрали из числа солдат, и раньше они подчинялись сотнику-лекарю, на чье место я теперь попал. Сам сотник поймал случайную стрелу еще два месяца назад, и до сих пор тысяча обходилась услугами этих самых десятников, которые худо-бедно навострились сшивать раны и обеззараживать их крепким вином. Сейчас они участвовали в тренировках наравне с остальными ветеранами, а по вечерам я пытался, несмотря на усталость, поделиться своими не слишком обширными медицинскими познаниями. Все пятеро были старше меня, но, на удивление, учились со всем возможным старанием, и на молодость мою внимания не обращали. Жаль только, учителем я оказался еще худшим, чем лекарем.