— Стручовка, или едкая стручовка, так у нас принято его называть. Кустарник такой, цветет красиво, пахнет при этом хорошо, но, как созреет, лучше не приближайся. Листья жгут, будто крапива, от плодов запах такой, что глаза слезятся. Дикари из него вроде приправу делают, вот ее и называют рнишем.
— Не стрелять! — зашипел Грул. — Только по моей команде!
— Я же аристократ иностранный, к войне не имею отношения. Могло так получиться, что, проезжая через лагерь повстанцев, задержался там, пообщался с почтенным доном, и он любезно пригласил меня отдохнуть в его великолепном доме?
Стайка цветастых попугайчиков расселась по стеблям какой-то неизвестной мне древовидной травы, после чего отдельные пернатые начали шумно выяснять отношения. Грулу это не понравилось, вытащив револьвер, он выстрелил в направлении источника раздражающего шума. Птицы будто испарились, и даже насекомые стали стрекотать заметно тише, страшась потревожить генеральский слух.
— На землю, кретин! — заорал я, плюхаясь носом в подсохшую коровью лепешку.
Обстановка в генеральской палатке напомнила мне ту камеру, которую пришлось ненадолго разделить с бедолагой Датом. Мокриц здесь не было, как и сырых каменных стен, но всё остальное почти столь же спартанское. Стол из небрежно оструганных досок, лавки из того же материала, наполовину задернутая ширма позволяет углядеть скрывающуюся за ней койку, столь же убогую. И все, больше здесь ничего не было.