– А-а-а, эта грымза, явно для гестапо, расспрашивала, куда мы летим и кто вы такой. Охренеть, полную хрень нес, а она только записывала и кивала. Вообще мышей не ловят.
Неизвестный молчал из-за кляпа во рту. Только бешено вращал глазами, намекая, что хочет выговориться. С другой стороны, в чем-то Соломина была права: истрепанная военная форма, шинель, несмотря на жару, накинута сверху, командирская фуражка. Худой, давно не бритый мужчина лет тридцати – явно беглый из лагеря.
Во дворе здоровяк, в штанах и майке, весь перевитый мускулами, держал на руках легкий мотоцикл-одиночку, и с ним проходил по двору под восхищенные возгласы зевак. А молодой бойкий и острый на язык паренек обходил зевак с шапкой в руках, собирая монету за просмотр. Судя по возгласам невысокого мужчины, который пристально отслеживал все движения гиганта, мотоцикл принадлежал ему.
– А если бы перерезали другую веревку? – спросил Васильев.
В небольшой коробке лежали значки, свернутый пионерский галстук и новенький комсомольский билет. Открыв его, я посмотрел на черно-белое фото. Там был снимок паренька, которого я часто видел в зеркале. Мой, можно сказать, единственный документ. Еще были бумаги, в том числе об окончании седьмого класса, свидетельство о рождении и свидетельства о смерти отца и матери. Но последние хранились в другом месте. Нужно перед отъездом забрать их.
Если бы не шум станции, мы бы услышали, как вдали грохочет канонада, но вспышки на горизонте явно показывали, что бои идут даже ночью. Как бы немцы в очередной раз не прорвали фронт. Сегодня утром, когда мы отходили от Москвы, никто мне ничего подобного не сообщал, видимо позже двинули, в обед или под вечер.